Вспомнились слова старшего патрульного офицера:
— Тот, кого мы привезли, если и бездомный, то, ему точно есть, где приводить себя в порядок. Гладко выбрит. И волосы, будто только-только вымыты.
Окна полицейского отделения поочередно вспыхивали светом. Далеко за бараками взвыла сирена. Заканчивалась вторая смена, а значит через десять минут, тысячи усталых рабочих потянутся по туннелям в свои крошечные квартирки, чтобы забыться глубоким шестичасовым сном.
— Господин инспектор!
Марк оглянулся. Со ступенек ему махал молодой стажёр в сером кителе дежурного и с красной повязкой на рукаве.
— Вас ждут в «дежурке»!
В дежурной части на единственном, покосившемся от времени и множества человеческих задов табурете, сидел худой, морщинистый и очень сутулый человек. Видно, что систематически недоедал и имел проблемы с позвоночником. На пропитом почерневшем лице, под заплывшим правым глазом, красовалась старая, начавшая основательно желтеть большая пухлая гематома. Правая рука покоилась в недавно наложенном белоснежном гипсе, и это была единственная девственно чистая деталь во всём его обличии. Остальное же выглядело крайне неряшливо — старые, бесформенные подвязанные веревкой брюки, растянутый штопанный во многих местах свитер, вылинявшее пальто с засохшей грязью на фалдах и не по размеру детская вязаная шапочка на плешивой голове. Он сидел, уткнувшись в пол, придерживая левой ладонью загипсованную руку.
Марк остановился перед посетителем и, скрестив руки на груди, спросил:
— Ко мне?
Человек поднял глаза:
— А по вчерашней драке к вам?
— Да.
— Господин, э-э…
— Капитан.
Сутулый вскочил и скрипучий табурет громко, пронзительно взвизгнул.
— Господин капитан, — скороговоркой затрещал незнакомец, глотая окончания слов, — я прише… сказать, что не имею никаки… претензий. Никаки… ни к чему… э, ни к кому. Рука, э-э… да что рука, бывало хуже. Не им…
— Так, — перебил Марк, — пройдем в кабинет.
Он махнул дежурному и направился к лестничному пролету. Сутулый последовал за ним.
— Давно из больницы? — не оборачиваясь, спросил Марк.
— Из травмпункта? Сразу, как токо наложили, — сутулый постучал костяшками пальцев по свежему гипсу и брезгливо поморщился, — и под зад коленом. Больница, хе-хе. Все им там провонял. Чистюли…
Они вошли в кабинет.
— Садитесь, — Марк указал на стул, — как звать?
— Меня? Э… зовите Шмайсер. Меня здесь все знают, да и ваши, хе-хе, тоже. Так, хе-хе, по мелочи…
— Ладно, анкетные данные уточнять не буду. Я и так все про тебя знаю. Из рапорта патруля и не только.
Сутулый внимательней присмотрелся к Марку здоровым глазом и ахнул.
— Так это вы! Год назад, в «Толстой Бочке»… вы ещё тогда патрульным служили?
— Да, Шмайсер, сталкивала нас жизнь. Так что ты для меня человек небезызвестный.
Видимо сутулый окончательно вспомнил Марка потому как, развалившись на стуле с видом старого знакомого, непринужденно протянул:
— О-о, вы теперь инспектор! Поздравляю с повышением, господин начальник.
Марк жестко осадил:
— Так! Зачем пришел?
Шмайсер понял, что перешел границу, съёжился и еле слышно пробурчал:
— Я, э… никакого заявления писать не буду. Ничего не было. Ну, хе-хе, дел то на копейку. А крику развели, крику… зря только эта тетка полицию вызвала. Лучше бы, вон… снова что ни день, то беда. А рука…, — он взмахнул загипсованной рукой, — рука заживет как на собаке, не впервой-то.
Поелозив на стуле, сутулый подался вперед и как-то жалобно простонал:
— Не надо ничего, господин начальник, а? Пожалейте.
— В смысле, пожалейте?
— Ну, а это…, — вдруг замялся, понял, что ляпнул лишнее, — бумагу пожалейте, хе-хе. И себя это… в смысле, свое драгоценное время. Вам же ничего с этого дела не обломится, хе-хе… эка, драка. И не драка вовсе, а так — ерунда. Вам с этого никакого проку. И вам меньше хлопот, и мне спокойнее. Тут и без меня работы по горло… с утра до вечера передоз, вешаются, на «колючке» горят. А у меня что? Жизнь как жизнь. Вот Лизка, дура, саданула неделю назад, во драка…
Последнюю фразу он пробурчал чуть слышно и, отвернувшись, грязным пальцем ощупал под глазом желтый «фингал».
Выглядел Шмайсер подавленным, скрюченным и весьма напуганным. Марк смотрел, как он неуверенно ерзает на стуле и недоумевал. С чего подзаборный жулик сам прибежал в отделение с просьбой не давать делу хода.
«Ну, не желает писать заявление и ладно, — размышлял Марк, пытаясь понять мотивы. — Неужели бич вспомнил о гражданском долге? Как же. Так нет, сам пришел в отделение. Другой раз не выпросишь. А тут… Сидит. Правда дерганный, и просит непонятно что».
— Ну, Шмайсер, твоё право, — сказал вслух.
— Ага.
— Раз не хочешь предъявлять законные претензии этому…, — Марк стрельнул глазом в протокол, — …Эрику Губеру. Заставить не имею права.
— Губер, — задумчиво повторил Шмайсер.
— Ты, кстати, его знаешь?
— Его никто не знает.
— Точно? — инспектор твердо посмотрел сутулому в единственный рабочий глаз.
— Точно, господин начальник, как есть точно. А когда его выпустят?
Марк удивлённо свел брови.
— Ладно, — заерзал Шмайсер, — разрешите идти?
— А кто был с тобой?
— В смысле? — бомж напрягся.
— Те двое, кто они?
— Никого со мной не было.
— А свидетели другое говорят.
— Какие свидетели, — фальцетом заголосил Шмайсер, — чего свидетели? Не было ничего, говорю же, не было. Никаких «разборок», никакого «базара». Я этого Губера знать не знаю и претензий к нему не имею! Хотите, пишите в свои бумажки, хотите, нет.
«А фамилию все же запомнил», — отметил про себя Марк.
— Не было со мной никого, — не унимался Шмайсер, — все сам, в смысле случайно. Э… я фуфло не гоню! И руку я сам сломал, поскользнулся и сломал. И что теперь, на человека, мне совсем незнакомого «телегу» писать? На честного человека! И мне совсем, заметьте, совсем не знакомого. Нет, я не такой, господи… инспектор. Меня уважают э… люди, ну эти… те, которые…
Его горячий монолог прервала трель телефонного звонка. Шмайсер замолчал, разгорячено вдыхая носом. Марк, с интересом наблюдавший за спектаклем, поднял телефонную трубку.
— Да, это я. Нет, лучше завтра. Да, завтра в девять.
Он положил трубку на рычаг и внимательно посмотрел на притихшего Шмайсера.
— В общем, — отдышавшись, спокойно простонал тот устало поднимаясь, — я всё, зачем пришел, э… разрешите идти, а?
— Свободен.
Когда дверь за сутулым закрылась, инспектор понял — вопросов стало ещё больше. Так ничем закончился этот длинный день.
* * *
Ночь Марк провел в комнате отдыха, и после беспокойного сна холодная свежесть мартовского утра шла ему на пользу. Сейчас он и дежурный сержант курили у входа, пытаясь согреться в слабых лучах утреннего солнца.
— Сегодня вечером будет ровно сорок восемь часов. Сегодня надо решать, — сказал Марк, глубоко затягиваясь первой утренней сигаретой. — А я не готов.
Сержант удивленно мотнул головой, и Марк понял его немой вопрос.
— Вчера допросить не смог. Ну, о чем бы я с ним говорил? Кодекс Мегаполиса не нарушен, а друг с другом эти внесистемные могут делать всё что угодно. Да и сейчас мне в голову ничего путного не приходит. Но допросить надо.
Какое-то время они курили молча, глядя как полицейские электрокары, блестя бронёй и начищенными пулемётными стволами, разъезжаются на пристанционное патрулирование. Вдруг Марк прыснул со смеху:
— Ну и почерк у тебя!
Он вспомнил вчерашний протокол.
— Уж, какой есть, — сержант обиженно покраснел.
— Тренируй! Работа у нас такая — бумажная. Много писать надо.
— Да уж, бумажная, — вздохнул сержант.
— По сути, допрос этого Губера тоже нужен «для бумажки», — уже серьезно продолжил Марк. — Формальность, но надо. Нет учётной карточки — фильтрация. Но таких в нашем районе половина — работать не хотят и социалки нет. Всех не отфильтруешь и не выселишь. Карантинные Зоны переполнены. На восстанавливающегося не похож. На нём хоть паши. Я уж молчу об отсутствии чипа. Может беглый? Но тогда была бы ориентировка. Вот так, есть бумажка — нет проблем, нет бумажки — есть проблемы.
